«Дорогой мой Лиленочек!»

Поздравляя свою тетушку, Лев Толстой желал ей не счастья, а утешения. Для своей покровительницы Петр Чайковский хотел в будущем году путешествий за границу без «всяких неприятностей и невзгод». А Василий Верещагин с Новым годом не поздравлял: старый уносил слишком много сил.  О том, чего желали своим близким в предстоящем году русские писатели, поэты, композиторы, художники, что писали о празднике в своих дневниках, читайте в нашем материале.

Лев Толстой, письмо Татьяне Ергольской, 3 января 1852 года

Прощайте, дорогая и добрая тетенька, тысячу раз целую ваши руки, еще раз поздравляю вас с Новым годом, желая вам не счастья (слово «счастье» ничего не значит), а желаю, чтобы наступивший год принес вам не новые горести, а, напротив, такие утешения, которых вы еще не испытывали. Главное же, чтобы вы были здоровы и чтобы ничто вас не тревожило и не волновало. Бог знает, буду ли я иметь счастье вас видеть в этом году. Мне может помешать служба и денежные дела. Это выяснится приблизительно к июлю. Во всяком случае я буду стараться. Вы всегда говорите, «что не надо загадывать», и вы правы. Зачем загадывать, когда всё двадцать раз может перемениться и к лучшему, и к худшему.

Петр Чайковский, письмо Надежде фон Мекк, 2 января 1880 года

Мы встретили новый год с книгами в руках. Мысленно я пожелал вам, дорогой мой друг, всяких земных благ: во-первых, конечно, здоровья; во-вторых, успеха в Ваших делах и в особенности, чтобы Ваше браиловское хозяйство наконец стало на твердую ногу; в-третьих, в случае путешествия за границу, чтобы на сей раз Вы избегли всяких неприятностей и невзгод; в-четвертых, чтобы были счастливы и довольны все близкие Вашему сердцу. Озираясь на протекший год, я должен спеть гимн благодарности судьбе за множество хороших дней, прожитых и в России и за границей. Я могу сказать, что за весь этот год я пользовался ничем не смущаемым благополучием и был счастлив, насколько счастье возможно. Конечно, были и горькие минуты, но именно минуты, да и то на мне только отражались невзгоды близких мне людей, а собственно я лично был безусловно доволен и счастлив. Это был первый год моей жизни, в течение которого я был всё время свободным человеком. И всем этим я обязан никому иному, как Вам, Надежда Филаретовна! Призываю на Вас всю полноту благ, какие только возможны на земле.

Антон Чехов, письмо Александру Чехову, 2 января 1889 года

Велемудрый государь! Поздравляю твою лучезарную особу и чад твоих с Новым годом, с новым счастьем. Желаю тебе выиграть 200 тысяч и стать действительным статским советником, а наипаче всего здравствовать и иметь хлеб наш насущный в достаточном для такого обжоры, как ты, количестве. Вся фамилия кланяется.

Владимир Маяковский, письмо Лиле Брик, 26 декабря 1921 года

Дорогой мой, милый мой Лиленочек. Ужасно, ужасно скучаю без тебя. А ты? С приезда из Харькова ничего от тебя не получаю. Получила ли ты мое издательское «Вместо докладной записки»? Жду ответа, очень хочу работать по изданиям. Я и Оська живем. Живем и скучаем. С Новым годом тебя, Лисеныш. Ужасно – без тебя. Что тебе пожелать? Не знаю, какая ты! Мне желай увидеть тебя – скорее! скорее! скорее! Целую тебя, детка. Целую и целую!

Дмитрий Шостакович, письмо Исааку Гликману, 4 января 1942 года

Дорогой Исаак Давыдович. Пишу я тебе довольно часто, во всяком случае столько, сколько позволяют мои конвертные возможности. Надо сказать, что этот продукт бумажной промышленности чрезвычайно редко попадается в Куйбышеве. Открытки тоже. Рад был получить от тебя письмо, датированное 21.XII прошлого года. Поздравляю тебя с Новым годом и желаю здоровья и счастья. Татьяне Ивановне желаю того же самого плюс возможность совершенствоваться в области кулинарии, имея для экспериментов не только рис. Жму руку, дорогой мой друг. Привет Татьяне Ивановне. Нина и дети кланяются.

Александр Бенуа, из дневника, 24 декабря 1918 года

Воскресенье. Елка при ленинском правлении сошла удачнее, чем можно было ожидать. Правда, настоящей лесной елки мы не достали (продажу елок подвергли каким-то таксам, вследствие чего они сразу исчезли с рынка), зато за четыре рубля с половиной мы купили в цветочном магазине взрощенную в горшке елочку, имеющую не более 50 сантиметров высоты (повесить на нее что-либо оказалось невозможным), водрузили ее в хрустальную вазу, обложили самый горшок орехами и яблоками, а вместо свечей на ней горели по сторонам ее два серебряных канделябра. Вышло довольно эффектно. Мотя, мастерица, устроила у себя в комнате еще более эффектную елку. Кока склеил из картона каркас, и она его увесила всякими побрякушками, оставшимися от прежних времен, и увила «ангельскими волосами».

Михаил Пришвин, из дневника, 1 января 1918 года

Встретили Новый год с Ремизовыми: их двое и я, больше никого. На дворе стужа ужасная. Мучительно думать о родных, особенно о Леве – ничего не знаю, никаких известий, и так другой раз подумаешь, что, может быть, и на свете их нет. И не узнаешь: почты нет, телеграф только даром деньги берет. Эпоха революции, но никогда еще люди не заботились так о еде, не говорили столько о пустяках. Висим над бездной, а говорим о гусе и о сахаре. За это всё и держимся, вися над бездной. Марья Михайловна сказала: «Сегодня ночь опять звездная, опять много потеряется тепла через излучение в межпланетное пространство, и завтра мороз, вероятно, будет еще крепче». Мне понравилось, как вчера в трамвае одна молодая дама, увидав объявление о бал-маскараде, гневно сказала: «В такое время, негодяи, о каких-то балах думают, нашли время!» С Новым годом поздравляемся иронически и не знаем, что пожелать, говорим: «С новым счастьем!»

Михаил Пришвин, из дневника, 31 декабря 1949 года

Мороз держится. Вино к Новому году куплено, вечером будет праздник ожидания лучшего. Так и вся Россия, она учится ждать, и в этом содержится ее мудрость, вера, надежда, любовь. Это ожидание лучшего, накопляясь, разбивает границу, определяемую смертью, и вся разница между здесь и там – это что здесь больше для себя лично, а там – для мира во всем мире. Итак, мы ожидаем в терпении, чтобы в этом мире каждому из нас открылся бы больший простор для творчества жизни и, независимо от нас, всем явился бы ясный путь навсегда. Этими словами встретим Новый год.

Корней Чуковский, из дневника, 1 января 1922 года

Встреча Нового года в Доме литераторов. Не думал, что пойду. Не занял предварительно столика. Пошел экспромтом, потому что не спалось. О-о-о! Тоска – и старость – и сиротство. Я бы запретил 40-летним встречать Новый год. Мы заняли один столик с Фединым, Замятиным, Ходасевичем – и их дамами, а кругом были какие-то лысые – очень чужие. Говорились речи. Каждая речь начиналась: «Уже четыре года...». А потом более или менее ясно говорилось, что нам нужна свобода печати. Потом вышел Федин и прочитал о том, что критики напрасно хмурятся, что у рус. лит. есть не только прошлое, но и будущее. Это задело меня, потому что я всё время думал почему-то о Блоке, Гумилеве и др. Я вышел и (кажется, слишком неврастенически) сказал о том, что да, у литературы есть будущее, ибо русский народ неиссякаемо даровит, «и уже растет зеленая трава, но эта трава на могилах». И мы молча почтили вставанием умерших.

Александр Пушкин, из дневника, 8 января 1835 года

Начнем новый год злословием, на счастие... Бриллианты и дорогие каменья были еще недавно в низкой цене. Они никому не были нужны. Выкупив бриллианты Натальи Николаевны, заложенные в московском ломбарде, я принужден был их перезаложить в частные руки, не согласившись продать их за бесценок. Нынче узнаю, что бриллианты опять возвысились. Их требуют в кабинет, и вот по какому случаю. Недавно государь приказал князю Волконскому принести к нему из кабинета самую дорогую табакерку. Дороже не нашлось, как в 9000 руб. Князь Волконский принес табакерку. Государю показалась она довольно бедна. «Дороже нет», – отвечал Волконский. «Если так, делать нечего, – отвечал государь: – Я хотел тебе сделать подарок, возьми ее себе». Вообразите себе рожу старого скряги. С этой поры начали требовать бриллианты. Теперь в кабинете табакерки завелися уже в 60000 р.

По материалам pushkin-lit.ru, www.culture.ru, livelib.ru

Фото с сайта gazeta.ru